"Хотя ему было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Он никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал говорить другим на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который он изредка только вставлял короткое слово или мрачное замечание, ему крайне неприятен. Его сдержанность, нелюдимость и неразговорчивость делали его почти стариком." 

"Молодой человек лет двадцати двух или двадцати трёх, с простодушным и несколько слащавым выражением лица, с чёрными глазами и румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком. Тонкие усы безупречно правильной линией оттеняли верхнюю губу. Казалось, он избегал опустить руки из страха, что жилы на них могут вздуться. Время от времени он пощипывал мочки ушей, чтобы сохранить их нежную окраску и прозрачность. Говорил он мало и медленно, часто раскланивался, смеялся безшумно, обнажая красивые зубы, за которыми, как и за всей своей внешностью, по-видимому тщательно ухаживал." 

"Он не только много разговаривал, но разговаривал громко. Надо, впрочем, отдать ему справедливость: ему было безразлично, слушают его или нет. Он разговаривал ради собственного удовольствия - ради удовольствия слушать самого себя." 

"Молодой человек... Постараемся набросать его портрет: представите себе Дон Кихота в восемнадцать лет, Дон Кихота без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяной куртке, синий цвет которой приобрёл оттенок, средний между рыжим и небесно-голубым. Продолговатое смуглое лицо; выдающиеся скулы - признак хитрости; челюстные мышцы чрезмерно развитые: взгляд открытый и умный; нос крючковатый, но тонко очертанный, рост слишком высокий для юноши и недостаточный для зрелого мужчины."